-Ты, Тидид?
-Я, Марцелл...
-Ну что, открыли дверь?
- Открыли, бес...
- И что за дверью?
- Бездна, Марцелл. Оттого и не ушли. Остались...
-Побоялись в бездну шагнуть?
- Не в бездну. В Бездну! И только так. Но не побоялись. Шагнули. Чистые шли первыми. Я и другие - за ними. Скоро все люди станут такими как мы.
- Как я?
- Как ты. Я теперь вечен, Марцелл.
- Как изменчивые?
- Как они. Я меняю облик, Марцелл... И многое другое
- А где твоя тень , Тидид?
- А зачем мне тень, Марцелл?
- Луна в глазах твоих... Где твой рассвет, Тидид?
-А зачем мне рассвет, бес?
...
...
...
- Ты говорил мне раньше, согдиец, что я - мертв. Теперь я - жив. Ты раньше тоже был жив. Теперь ты  - мертв.
- Ты вечно жив , Марцелл. Я -  вечно мертв. есть ли разница?!
- Не знаю.
...
...
...
                                           (С) Генри Лайон Олди.
                                                    "Бездна голодных глаз" том 1.
                                                          "Сумерки мира" роман.

точно не помню - поэтому выложу еще раз - но помоему многие уже читали...
(рассказ хороший так что не обламаясь прочитают еще раз - кто читал=) )

Мир, в котором меня нет.

Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Я ухмыляюсь. Люблю находить в реальной жизни иллюстрации чьих-нибудь бессмертных строк. Правда, в картине передо мной нету той блоковской щемящей романтики, которая мягко обволакивала когда-то моё сердце при чтении этих строк, а вот тоска – тоска есть.
Сеть аптек «Здрава» работает круглосуточно. Мы всегда вам рады! – гласит зелёным по белому вывеска. И ниже мелким шрифтом: пенсионерам и молодым мамам – скидка 5%.
Над входом в полуподвальное помещение, где расположилась аптека, горит фонарь, который освещает металлическую дверь с зарешёченным окошком и кнопку звонка рядом.
Фонарь, как ему и полагается, светит бессмысленно и тускло.
Чувствую, как моя ухмылка сползает в грустную мину. Тоска. Минор. Хандра. Десятки слов придумали люди для описания разных граней этого настроения. И, пожалуй, ни одно из них не включает в себя ту гамму чувств, которую я испытываю.
Я думаю о жизни. Я думаю о смерти. Я думаю о смысле и о его отсутствии. Я смотрю на свою жизнь, как биограф, который листает в архиве документы, связанные с личностью недавно ушедшего от нас яркого, но не слишком выдающегося человека. Я думаю – а стоит ли его жизнь трудов, которые я потрачу на написание этой книги? Имеет ли значение его жизнь для кого-то ещё в этом мире, кроме родных и близких? Принесёт ли на его могилу цветы неизвестная девушка с искоркой в сердце и огоньком во взгляде? Замахнёт ли поминальные сто грамм незнакомый, но жалеющий о своём незнакомстве парень, с которым, сложись всё иначе, можно было бы смело в разведку?
Я ещё не знаю ответов на эти вопросы. Моя жизнь – всё-таки ещё впереди, и несделанных дел, хочется верить, больше. Двадцать пять – только начало.
От этих мыслей трудно избавиться – они лезут в голову со всех сторон, от любого незначительного напоминания о бренности существования. Сейчас вот – от фонаря и Блока.
Становится когда страшно, когда грустно, а когда – тоскливо. А обычно – всё вместе.
И тогда хочется броситься грудью на амбразуру, окрашивая тельняшку в багрянец. Или, отчаянно оглядываясь на высоте 776 в поисках живой шестой роты, вызвать огонь на себя и, схватив калаш, заорать во всю глотку «Урррррррра!!!» и встать в полный рост. Или, стоя напротив фашистского офицера, зло ухмыльнуться и сказать «Я после третьей не закусываю».
Я хочу быть героем. Чтобы одна из звёзд на небосводе была – моя. Чтобы шагнуть – в бессмертие. Чтобы мир, в котором меня не будет, помнил обо мне.
Я не боюсь смерти. Я боюсь того, что будет после. Я не представляю свое несуществование. Пытаюсь – и меня хватает за горло первобытный ужас, доводящий до паники, до исступленья.
Я разучился жить тем ослепительным мигом, про который поют в одной старой и замечательной песне. Призрачно всё…
Я хочу изменить этот мир. Чтобы был исход.
***
Я иду вдоль пустынной и тёмной дороги в поисках какого-нибудь магазинчика. Иногда рядом проносятся, освещая дорогу глазастыми фарами, люди-которые-торопятся-домой-или-из-дома. Я им завидую – хорошо, когда есть, куда спешить. А я... я хочу купить бутылку коньяка и напиться наедине с собой и своими мыслями. Коньяк вносит в процесс моего мышления позитив, который помогает жить. По крайней мере, до утра.
Что ж, впереди – короткая и приятно-прохладная июльская ночь в полосе умеренного климата моей России. Эта страна – моя. И другой не надо. Единственная во всей вселенной, за которую умереть – не жалко.
Наверное, это от одиночества. У меня есть друзья – но я не их видел тысячу лет. У меня были подруги – но я уже подзабыл их имена. У меня есть работа – но после шести вечера я думаю о ней не больше, чем таракан о холодном ядерном синтезе. У меня есть музыка, фильмы и книги, которые я люблю, но новое не цепляет, а старое надоело.
Безысходность нежно обнимает меня, и дальше мы идём уже вдвоём.
Пить вдвоём – уже не алкоголизм, думаю я и снова улыбаюсь. Вот он, наступающий позитив, а ведь ещё даже не куплено. Я предвкушаю.
А в ушах «Сплин» поёт, что выхода нет – и я ему верю. И кажется, что Sony Walkman – или, как говорю я – Сонный гуляка – величайшее изобретение человечества после колеса. Жаль, что мои стихи никогда не будет петь никто, кроме меня – а я петь не умею. Так что – тишина в тишину.
...Всё на свете из пластмассы и вокруг пластмассовая жизнь... Сплин – наверное то самое единственное в мире состояние, которое может дружить с русской хандрой. Но ничего – Суворов тоже хандрил, а Суворова и в трехтысячном будут помнить с трепетом и уважением. Значит, и у меня шансы – есть.
В плеере – пять песен по кругу – мой вечерний рацион.
Впереди уже забрезжил одиноким маяком свет из приостановочного магазина, когда откуда-то справа до меня донеслась какая-то возня и приглушённый женский вскрик.
Я встал столбом и все мысли мгновенно вылетели из головы, по кровеносной системе огнём заструился адреналин, тело затрясло крупной дрожью, к горлу подкатил ком.
Пять секунд – справиться с паучьей сетью страха, вмиг опутавшей меня, три секунды – забрать у адреналина назад свой организм, обретя чувствительность конечностей и координацию движений, две секунды – прокачать ситуацию, действия и последствия.
Десять секунд, и я начинаю верить, что готов к бою.
Секунда – оглядеться. Как назло – ни палки, ни камня. Да и темно, лишь мрачный заоблачный отсвет луны.
Секунда – вспомнить содержимое карманов. Ни ножа, ни пистолета. Впрочем, как обычно, чему я удивляюсь?... Ключи!
Секунда – достать из кармана увесистую связку ключей и зажать их в кулаке.
Секунда – на громкий строгий голос, говорящий:
– Эй, а ну, всем выйти на свет, милиция!
Шаг вперёд. Фонари окрест не горят. Сморозил глупость, куда им выходить – непонятно.
Ситуация – грабят или насилуют. Или занимается любовью парочка экстремалов от секса.
Шаг вперёд. Ну и что? Главное – спугнуть, чтобы сами убежали.
Действия – прояснить до конца ситуацию и либо сконфужено уйти, либо встать на защиту обижаемых и стать локальным героем.
Шаг вперёд. Ну вот выйдет пятеро громил, и что?
Последствия – чувство удовлетворения, что я мужик, а не мудак, пара синяков, на край – неделя-другая в больнице. Ну, или, мудак, который мешает законному соитию.
Тот же – вроде бы – женский голос, отчаянно:
– Помогите! – и глухой звук удара.
Шаг вперёд. Значит, не мудак. Но вывод облегчения не приносит.
Передо мной придорожные посадки, какие-то деревья и кустарник. Возня и крики – оттуда. Вижу подымающийся силуэт. Второй. Различаю движения на земле. Вроде трое.
Троих мне хватит. Всё, кранты.
– Милиция! – ещё раз кричу я, пытаясь вложить в этот крик всю командность голоса, которую могу представить.
Милицию ненавидишь ровно до того момента, когда она нужна. Но только в те-самые-моменты её никогда нет. А сегодня – есть.
Сзади по дороге проносится машина, на пару секунд выхватывая из темноты всю мизансцену.
На меня смотрит оскаленная рожа щуплого парня лет двадцати двух в форме патрульно-постовой службы, за ним – второй, примерно моей – средней – комплекции. Тоже по форме.
Почему пэпээсники ходят по трое? Один умеет читать, другой – писать, а третий приставлен, чтобы присматривать за этими двумя интеллигентами. Старая хохма советских времён. В новой России двое держат, один насилует, потом по кругу меняются местами.
Кем является третий силуэт, придавливающий к земле девушку – или женщину – мне уже понятно.
В голове мелькает одно недлинное, но очень ёмкое и совсем нецензурное слово, которое полностью характеризует ситуацию. Шесть букв по вертикали.
Я всякое читал про ментовской беспредел, но чтобы так, да ещё в живую…
Полный пэ.
Первый миг примерно двадцать пятой секунды уходит на повторный анализ ситуации.
Вариантов немного – бег с препятствиями с претензией на мировой рекорд или за Родину, за Сталина!
Шаг вперёд. Хорошо я их подколол с криком «Милиция!». Но почему не смеётся зал?
Шаг вперёд. Носят ли пэпээсники только дубинки, или ещё и табельные стволы?
Шаг вперёд. Безумству храбрых поём мы песню!
Ору:
– За Родину! – ведь и впрямь, за державу обидно. - За Сталина! За Витьку Белова!
Надеюсь, такой подход собьёт их с толку.
Шаг вперёд. А выжил ли тот пограничник, что кричал эту фразу в старом фильме, бросаясь с пистолетом на танк? Соотношение сил не совсем в его пользу было.
Шаг вперёд. Почему же я ни помню ни одного приёма рукопашного боя, которому целый год учился?
Шаг вперёд. Всё, шагать дальше некуда. Да и не шаг уже, а бег. Впрочем, и бежать некуда. Ни шагу назад, за нами Москва. Ура!
Со всей дури бью щуплого в висок торчащим из сжатого кулака ключом от подъезда. Хорошо, что темно, а эти сволочи не ожидают напора. Щуплый начинает оседать. Подшагиваю ко второму и, пока тот пытается выхватить дубинку, бью его ногой в пах. Он крякает и падает на колени. Какие тут пацанские правила боя? Я и лежачего буду бить. Они не чсспацаны. Пинаю его с размаху по лицу – нет, по морде – и с колен его откидывает на спину.
Лучшая атака – нападение, думаю я, и мысленно улыбаюсь. На улыбку лицом времени нет. Я уже почти герой, вот только что-то надо делать с третьим, пока первые двое не очухались.
Третий, отпуская девушку, успевает встать. Расстояние между нами – метр. Телосложение – шире и выше нашего героя, то есть меня. Крепкий. Ничего, как говорится, чем больше шкаф, тем громче падает. Шаг вперёд и прямой удар кулаком с ключами с прицелом в нос или подбородок – куда попадёт, лишь бы побольнее. Он ловко откидывает голову в сторону, мой кулак летит мимо, я теряю равновесие и лечу вслед за ним, а чтобы лучше летелось, мент вдогонку бьёт меня по затылку с такой силой, что я вижу иллюстрацию других известных слов – «словно искры из глаз».
Я падаю на землю, ударяясь со всего маху о неё лицом и понимаю, что теперь – точно кранты. Даже если вдруг я встану, в чём у меня мгновенно появляются серьёзные сомнения, то осилить его не смогу совершенно точно.
Воздух вязкий, как сметана и совсем не хочет вдыхаться. Во рту – металлический привкус. Кровушка моя. Боли ещё не чувствую – спасибо адреналину, даёт маленькую фору сознанию. Организма, впрочем, я не чувствую тоже.
Интересно, просто изобьют до реанимации или совсем порешат, что бы концы в воду и глухарь на стол их коллегам из убойного отдела?
Чувствую лёгкий толчок под рёбра и меня переворачивает на спину. Господи, это же с какой силой надо пнуть мои почти восемьдесят килограмм, чтобы меня так крутануло?
Похоже, сначала изобьют, а потом будут думать.
С удивлением замечаю, что моё тело начинает вставать. И почти достигает положения на четвереньках, чтобы зажаться в позу богомола (ну да, логично – ноги прикрывают пах, а руки – голову, здоровый рефлекс, тело - молодец), и снова чувствую толчок, и снова мир крутится перед глазами. Впрочем, достаточно темно, чтобы не разобрать, что именно крутится. Боже мой, о чём я думаю?
На меня что-то падает, и дышать становится не легче, чем жать сто пятьдесят от груди. Но раза два в жизни – ведь выжимал? Давай, Макс, куда тебе, блин, деваться? Почему-то думается, что захлебнуться под водой – было бы хуже.
Хорошо бы потерять сознание и очнуться уже в палате больницы скорой помощи, мелькает малодушная мысль.
Слышу женский голос, который что-то говорит, но из-за гула в ушах не понимаю ни единого слова. Надо отдохнуть, думаю я и лежу от нескольких секунд до вечности – с чувством времени у меня явные проблемы.
Кто-то стаскивает с меня тяжкий груз, придавивший меня к нашей нечернозёмной почве. Встаю на четвереньки. Потом подымаюсь на колени. Фокусирую взгляд. Вижу женский силуэт, стоящий напротив.
А где же боль? – интересуюсь я у организма, и она не заставляет себя долго ждать, мгновенно впиваясь мириадами раскалённых иголок во все нервные окончания. Как жаль, думаю, я. В книгах описаны случаи, когда нечувствительность к боли в состоянии аффекта продолжалась до получаса. Я же, похоже, рылом не вышел. Застываю на несколько секунд и пытаюсь привыкнуть к боли. Мне это кое-как удаётся, и мысли о происходящем оттесняют боль на второй план.
Кривясь, встаю, девушка мне помогает, подхватив под руку. Голова гудит и кружится, но вроде боль-мень. В основном, конечно, боль, но и немного мень.
Свет от фар ещё одной проезжающей машины демонстрирует три тела – два лежат неподвижно, одно корчится и матерится. Меня шатает. Но нужно сделать несколько шагов.
Шагаю к телу того, кто отправил меня в нокдаун. Не жалеючи, несколько раз пинаю его по голове, которая от ударов только безвольно дёргается. Не убить бы. Хотя он заслужил. Пара шагов к матерящемуся. В кость с носка, в кость с пятки. Хорошо, когда – не жалко. И аналогичная процедура с щуплым. Можно отдышаться. Время есть. Очнутся они не скоро. Надеюсь.
Сажусь на крепкого, еле шевелящимися руками лезу в нагрудный карман и закуриваю. Неплохо. Девушка молча смотрит на меня.
– Виктория! - говорю я внезапно охрипшим голосом.
– Откуда ты знаешь? – с неподдельным удивлением спрашивает она.
– Я в смысле – победа. Как Пётр Первый под Полтавой. Или Шлиссельбургом? Не важно.
– Просто меня Вика зовут. Вот я и обалдела совсем, - её голос дрожит, страх и шок ещё не отпустили её. Впрочем, как и меня.
– Макс. Судя по последним минутам – Безумный Макс, часть вторая, - улыбаюсь я.
– Нет, из-за девушки он в первой части воевал, когда у него жену убили, - отвечает на полном серьёзе она.
Театр абсурда. Самое то место и время для шуток, прибауток и разговоров о кино.
– Есть предложение уйти отсюда по добру по здорову, - говорю я. – Только вот закончу с ними.
– Они меня изнасиловать хотели, мрази, - всхлипывает она, тоже возвращаясь в реальность.
Преодолевая боль в вероятно сломанных рёбрах, я встаю и обнимаю её, глажу по голове, утешая, а она плачет, уткнувшись мне в плечо. Потом я мягко отстраняюсь, беру её лицо в ладони и начинаю гладить по щекам кончиками пальцев. Соображаю, что пальцы – в земле и что я размазываю по её мордашке грязь вперемешку со слёзами. М-да. Привет шахтёрам. Но пока хоть не видно.
Она шмыгает носом и затихает, успокаиваясь.
- Ну вот и молодец. Постоишь?
- Угу.
Быстро – насколько в состоянии – обыскиваю всех троих, собирая из их карманов удостоверения и деньги. Хуже нет для мента – ксиву потерять. Мелкая пакость, а на душе приятно.
После обыска перевожу дух и каждого, совершенно безжалостно, пинаю в пах по двум причинам. Первая – что бы неповадно было. Вторая – что бы было ещё и нечем. По мне – убивать гадов. А так, после больницы, они ещё и героями предстанут, пострадавшими при задержании – если хватит мозгов состряпать правдоподобную историю. Надеюсь – не хватит, не даром же я им эти самые мозги сотряс.
– А как ты третьего вырубила, кстати? Не сам же он упал?
– Кирпичом.
– Хвала строителям, что могу сказать? И как только у тебя смелости хватило?
– А у меня и не хватило, я со страху. Вообще я сильная, просто их больше было.
Я усмехаюсь.
– Валькирия.
– Скорее, мышка, загнанная в угол. Помнишь, в Томе и Джерри?
– Помню. А ты быстро в себя пришла. На удивление.
– Я сильная девочка, говорю же. Пошли, я отвезу тебя в больницу. У меня тут машина рядом, на стоянке. Я оттуда и шла домой, когда эти пьяные уроды привязались.
Как хорошо, что есть люди, которые теряют кирпичи в кустах. Как хорошо, что есть девушки с машинами под боком. Как хорошо, что я всех победил.
– А ты вести сможешь? Тебя же потрепали.
– Уж как-нибудь.
– А что, этот здоровый со одного удара упал?
– Не с одного. Голова, наверное, у него цельнокостяная. Вообще, я могу за себя постоять, я самбо занималась. Три года.
– Понял, приставать не буду.
Она смеётся.
– Ну, пошли отсюда, пока они не одыбались, - говорю я.
– Подожди.
Она подходит, закидывает руки мне на шею и торжественно провозглашает:
– От униженных и оскорблённых – защитникам обездоленных, - и нежно целует меня в губы. Сквозь привкус собственной крови чувствую вкус её губ, похожий на гранатовый сок. А может, это мои раненые вкусовые фантазии.
– Спасибо, Макс.
– Служу Советскому Союзу!
Юмор – отличная защитная реакция на стресс. Причём, у обоих. Забавно, но мне кажется, что я к истерике гораздо ближе, чем она. Что ж, не ударим в грязь лицом, хватит этого на сегодня.
И я целую светящуюся в свете звёзд чеширскую улыбку спасённой мною благородной дамы, чувствуя себя Роландом – то ли рыцарем Круглого стола, то ли последним стрелком в мире, который сдвинулся с места.
И я не ощущаю боли в разбитых губах, напротив – у меня в животе порхают бабочки, прямо как у одного маленького дьяволёнка из забавной комедии.
С трудом отрываюсь от её губ и задираю голову – и тону в бесконечно-звёздном небе.
Странно, небо же было затянуто тучами... Да и без туч – из-за смога у нас в городе летом звёзд не бывает видно... С другой стороны – если в небе зажигаются звёзды... А мне это нужно!
– Звёздная девочка, - шепчу я, целуя её.
– Встретила звёздного мальчика, - продолжает она.
– Нафиг больницу, поехали в джаз-клуб, - предлагаю я неожиданно даже для себя самого.
– Поехали, - так же неожиданно соглашается она. – Только ты точно в кондиции?
– Ещё в какой!
Она обвивает мою руку своими, прижимается ко мне, боль будто исчезает, и мы, как ни в чём не бывало, идём к стоянке. А мне для полного триумфа не хватает только фанфар и лепестков роз, сыплющихся с небес. Хорошо быть героем. Особенно живым.
***
Вход на стоянку освещён небольшим прожектором, стоящим на двухэтажной будке охраны, и я впервые могу нормально разглядеть мою спутницу.
Судьба, похоже, улыбнулась мне. Спасибо, судьба – в кои-то веки?
Она чуть выше среднего роста. Она стройна и, не смотря на хрупкость телосложения, фигуриста. Она гремуче рыженькая, с коротким полукаре. Она смотрит на меня большими, почти анимэшными синими глазами. Странно, но мой плеер живее всех живых, и через висящие на груди наушники «Сплин» подсказывает – «...девочка с глазами из самого синего льда...» Она улыбается красивее солнышка в яркий полдень. Она плавна, изящна и грациозная. Она не красавица. Куда красавицам до неё? Она – моя мечта. Такая, какая мне даже и не снилась. Звёздная девочка.
Смотрю на её перепачканное личико и шёпотом прошу:
– Ущипни меня.
– Лучше поцелую, - улыбается она и не бросает слов на ветер.
Так не бывает. Я не верю в свою удачу, но я вижу её рядом со мной. И глядит она на меня даже не с симпатией – обожанием. Господи, да за этот взгляд я роту ОМОНа положу, не то что тех трёх уродов!
Что ж, то, что начиналось как депрессивная постановка Дэвида Линча, продолжается как комедь-романтикэ Эльдара Рязанова. Пусть и на моей улице будет праздник, неужели я не заслужил? Да и линчевские фильмы мне никогда не нравились. Даёшь «Иронию судьбы»!
И теперь я уверен, что джаз-клуб открыт и там играет приличная банда. И что помимо джаза она любит именно армянский коньяк. И это будет любовь. Нет, не будет, а уже есть!
– А ты любишь коньяк? – спрашиваю я. – Предлагаю отметить нашу победу и параллельно принять обезболивающее.
– Я ереванский люблю, а ты?
Мечты сбываются!
– Так, - она на секунду задумалась. – Машину брошу там, стоянка есть недалеко. А домой – на такси. Я пьяная за рулём ни-ни.
– Обеими руками за ереванский и такси!
***
Мы едем на её маленькой чёрной Хонде по центральному проспекту. Мелькают огни фонарей и вывесок, дорога почти пустая, времени – часа два ночи, я расслабляюсь и впадаю в полутранс. Что может быть лучше, чем нестись сквозь ночь с неожиданно найденной любовью? Эйфория захлёстывает меня и я просто обожаю этот мир.
Боль? Какая боль? Пшла прочь, боль, привет, эндорфины!
Закуриваю.
Она бросает на меня взгляд и спрашивает:
– Ты тоже Парламент куришь? Здорово! Угостишь? Я свои где-то там потеряла.
Я прикуриваю ещё одну и протягиваю ей.
– Спасибо.
Она затягивается. Раз, другой. Чувствую, что мне в спину упирается кресло – мы резко набираем скорость. На спидометре – сто сорок. Хорошо, что дорога пустая и прямая. Надеюсь, она знает, что делает.
– Макс, молчи. Молчи, хорошо?
Я киваю.
Она же смотрит прямо на дорогу и несётся на ста шестидесяти.
– Макс?
Понимаю, что моего кивка она не видела и говорю:
– Молчу.
– Слушай. И молчи. Ты знаешь, Макс, меня никто никогда не спасал. А я всегда об этом мечтала. И вот ты – как принц в сияющих доспехах, на белом коне и рубишь налево-направо сарацинов! Никогда не думала, что дождусь своих алых парусов. Кажется, прикоснусь к тебе, и ты исчезнешь. А я уже совсем одна не могу. Мне двадцать четыре, и я работаю в рекламной фирме креатором, неплохо зарабатываю. У меня есть однокомнатка на Московке и эта маленькая Хонда. А дома – софа, книжный шкаф, стеллаж с двд, домашний кинотеатр и кресло-глюк. Глюк – это не глюк, а счастье по-немецки. Потому что когда в него садишься, чувствуешь себя соответственно, оно очень прикольное и удобное. Кухонного комбайна у меня нету, и готовить я не умею, питаюсь в ресторанчике рядом с домом или пельмени варю. А родители у меня погибли в автокатастрофе, когда мне было шестнадцать. И я одна осталась, безо всех. Поэтому я сильная, и всё вынесу. Только тяжело одной, понимаешь? Я люблю русский и не очень рок и разное хорошее кино. И мультики про Тома и Джерри. И книги – фантастику, философию, историю. Я умная, весёлая и добрая. Я хочу, чтобы у меня было двое детей. Мальчик и девочка. А я чтобы была верная и ласковая, а муж внимательный и заботливый. Простая бабская мечта, понимаешь? А ты красивый и умный. И сильный и не трус. У меня всё есть – у меня тебя нету. Скажи, я тебе нравлюсь? Я знаю, я многим нравлюсь, только мне никто не нравится. А тебе – нравлюсь?
Она замолкает.
А я давлюсь от её тирады дымом и закашливаюсь.
Она резко останавливается на обочине и поворачивается ко мне.
– Макс?
– Я люблю тебя, Вики, - вдруг говорю я.
Она бьёт по газам и машина рвёт вперёд.
– Дадим джазу! – кричит она, прикасается пальчиками к панели магнитолы и машину заполняет бешеный драйв «Ползущей смерти» великолепной «Металлики».
Сегодняшний джаз начинается с металла, думаю я и откидываюсь в кресле.
***
В джаз-клубе сегодня ночной лайв. Народу немного, и банда во главе c незнакомым мордатым парнем, похожим на шофёра-дальнобойщика, самозабвенно лабает Эрика Клэптона, изредка отходя от него к классическому Армстронгу. Не смотря на полное несоответствие внешнего вида вокалиста моим представлениям о настоящих джазменах, парень зажигает очень душевно, так, что у меня, видавшего виды, точнее, слушавшего слухи, порой дрожь по загривку волнами проходит. На удивление неплохо – но я не удивляюсь. Везёт, так везёт – почему бы и нет?
...Перед входом мы немного привели себя в порядок: отряхнули одежду – на стоянке мы об этом не думали, вытерли друг другу лица влажными дорожными салфетками, причесали друг друга. Не пройти сейчас фэйс-контроль было бы непозволительной роскошью.
Собственно, на нас и не взглянули, и я подумал, что в растрёпанном виде мы бы беспрепятственно прошли.
Большая часть столиков была занята, но мой любимый, в тёмном уголке наискось от сцены – свободен.
У непрухи сегодня выходной...
***
– А помнишь, когда МакМерфи сидит у стены у открытого окна и не уходит? Помнишь, выражение его лица? Шикарный момент!
– Да Джек Николсон – просто гений. В нескольких секундах молча сказать столько, что за десять минут не опишешь словами – это, извините-подвиньтесь, экстра-класс. Есть всё-таки в Голливуде актёрищи! А я в детстве считала, что только наши да французы умеют по-настоящему играть. Да и сама книга – крышеснос полный. Разные, конечно, вещи, книга и фильм, но друг друга дополняют.
– Предлагаю тост за «Пролетая над гнездом кукушки»! Великое кино!
– Мне как себе только лей, не жалей, я не расклеюсь.
– Расклеишься – склею!
– Чин-чин!
– Прозит!
– Ух! Вторую заказывать?
– Спрашиваешь!
– Осилишь?
– Бутылку осилит лишь пьющий!
– Девушка, подойдите пожалуйста! Блин, хрен перекричишь музыку!
– Так всё-таки джаз-клуб!
– Девушка, принесите, пожалуйста, ещё ереванского!
– И солёного мяска!
– Вики, мы так напьёмся.
– Повод есть!
– Я буду следить за тобой. Чтобы не перебрала.
– Не встречала мужика, который бы мог меня перепить!
– Я буду первым!
– Только в пьянстве?
– А в чём ещё?
– Тугодум!
– В смысле?
– В прямом!
– Ты... т-ты девочка?
– Звёздная!
– Но как?
– Ассоль же ждала Грея? И я дождалась.
– Обалдеть-романтикэ!
– Что такое романтикэ?
– В песне у Ротару было, что ли? Подцепил откуда-то. Прилипло слово.
– Красивое. Нежное. Кхм, сыр рыцарь, тьфу, сыр пиццарь! Ой, ха-ха!
– Сэр рыцарь?
– Ага! Благородный сэр рыцарь не проводит свою даму в туалет? Она боится теперь ходить: а – без почётного эскорта, бэ – без тебя. И предлажает, то есть предлагает тебе совместить охранные функции и сопроводительные.
– А я решительно ничего не вижу против, почему бы бла-агородному дону не сопроводить бла-агородную донью хоть на край света.
– Пошли, Макс.
– Вон тот – женский.
– Я ж была здесь.
– Ну да. Иди, я подожду.
– Хочу с тобой.
– В женский туалет? Сдурела?
– Мне нужен защитник! Вдруг там серый волк?
– Да какой там волк? Тоже мне, Красная шапочка.
– Я хочу защитника!
– Ну крикнешь, если что, я же рядом, в метре.
– Тормоз! Я хочу тебя!
– Здесь?
– Не здесь, а там! Пошли, кому сказала!
– В туалете? Спятила?
– Мне решать, где будет моя первая брачная ночь! Он изнутри закрывается.
– Маньячка!
– Так, дверь закрыл?
– Ага.
– Мм-м-м-м-м... Я тебе говорила, как ты здорово целуешься?
– Мм-м-м-м-м... Нет ещё... скажи...
– Говорю...
– Ты скажи, если что не так будет?
– Помнишь «Охранника для дочери»?
– При чём здесь? Ммм-м-м...
– Помнишь? ...если женщина действительно любит мужчину, то ей совсем не будет больно... А я люблю тебя!
– Маленькая моя...
– Ну давай же, мой герой! Сколько можно заставлять женщину ждать?
– Обопрись руками на раковину... Вот так...
– Там застёжка дурацкая, её надо сначала вбок, потом вверх.
– Чёрт, заклинило!
– Да пофигу, рви!
– А как потом?
– А потом хоть трава не расти!
– Нам бы прокукарекать – а там хоть не рассветай?
– Вроде того. Ну давай же!
– О, Боже... Какая же ты... красивая...
– Смотри вперёд, в зеркало. Да не на грудь, [Цензура]чок, хочу видеть твои глаза в этот момент... В глаза смотри! Ой!
– Больно?
– Капельку... Ой... а теперь... О, Боже, вот оно как...
– Вики?
– Мальчик мой... давай... ох... мальчик мой... Не молчи, говори что-нибудь...
– Что-нибудь...
– Ты будешь со мной жить?
– О, да! Пока смерть не разлучит нас... да! Да!
– Я твоя теперь... совсем... вся... без остатка... до донышка... ох... до самого донышка... мой малыш... любимый...
– Господи...
– Давай, давай! Я чувствую тебя...
– Я люблю тебя!
– Я! Тебя! А-а-ааааа....
– Вики-и-и-и-и...
– Макс, прикури мне сигарету?
– Секунду...
– А это и впрямь здорово – рюмку коньяка до и сигарету после...
– А я просто уже в раю. Гурия моя...
– Хоть не фурия, хи-хи... Кстати, а крови почти не было. И не больно совсем. Мне понравилось. Хочу ещё.
– Ну не здесь же? Одевайся лучше, а то простынешь, лапа моя...
– Моему мужчине не нравится моё тело?
– Твой мужчина даже приблизительно не имеет понятия, куда же снесло его крышу от тебя и твоего тела...
– Я похожа на кошку?
– Рыженькую такую... Рыжая Соня. Кошка Соня тихо стонет...
– Хи-хи... Глядя на тебя, у меня начинаются муры... Муры-амуры...
– В дверь стучат. Одевайся, малышка?
– Хорошо. Шуры-муры-амуры...
– Выйдешь первой, а я через пару минут.
– К чёрту конспирацию. Пошли сразу вдвоём. А то ещё подумают, что мы не вместе.
– Люблю тебя. Ты сумасшедшая.
– Достойная пара Безумному Максу!
– Кара миа!
– Мон шер!
***
Таксист, как мы его и попросили, ползёт с черепашьей скоростью, не больше сорока. Мы едем по новому метромосту, построенному в честь шестидесятилетия Победы. Точнее, названному в честь юбилея. Мост длинный и красивый, всё ярко освещено, прямо как в столице. Обожаю ночью по нему прокатиться...
– Вики?
– Да, любимый?
– Нравится этот мост?
– Я вообще мосты обожаю, - она смотрит на меня и начинает объяснять. - Ну, во-первых, просто красиво. А во-вторых – ты знаешь, в этой жизни есть масса всяких вещей, которые людей разъединяют. А мосты – они против этого, ведь весь смысл их существования – соединять берега. А на разных берегах живут люди, которые друг друга любят. И если бы не было мостов – они бы не могли встречаться. Поэтому я Ленинград и не люблю – там мосты разводят, а значит, на несколько часов тебя отрывают от любимого человека.
– Поехали тогда в Венецию? - предлагаю я. - Там разводных мостов вроде нет, а мостов обычных – пруд пруди.
– Поехали, конечно! У тебя когда отпуск?
– Когда у меня отпуск? Э-э... кхм... Когда у меня отпуск?
Чёрт, когда же у меня отпуск?
– Ну ты где работаешь?
– Где я работаю?
Почему меня этот вопрос ставит в тупик? Ничего себе, приложили по затылку!
– Макс, что с тобой?
– Всё хорошо, курлыка. Задумался просто.
Просто. Напросто. Откуда это?
– Что-то спать так охота...- она легонько зевает - А ты, что ли, задумался о том, где ты работаешь? Хи-хи. Чудной ты у меня!
Да я и у себя чудной...
– Макс, что с тобой?
– Всё хорошо, курлыка. Задумался просто.
Я нежно обнимаю мою любимую. Целую в маковку. Она урчит, прямо как котёнок.
– Просто дежа вю. Знаешь – бывает иногда, - глажу её по голове.
– Матрица даёт сбой? - улыбается она.
– Ага. Коньяка перебрали, что ли?
А на душе у меня почему-то кошки скребут. Не рыженькие. И совсем не милые. Странно, всё же в порядке. Всё даже лучше, чем самый лучший порядок!
Сегодня просто лучший день в моей жизни. Без балды.
Но почему такая тревога на душе?
Слишком хорошо – тоже нехорошо, как говорят японцы.
Надо бы выспаться, что ли? Когда я последний раз нормально спал?
Паскудство. Что-то не так. Так не бывает. Господи, что происходит?
Вика прижимается ко мне и сонно бормочет:
– А я вот нормуль. Только вот засыпаю что-то совсем. Если прикорну – разбудишь, как доедем? Адрес я сказала. Ты, кстати, запомнил?
– Запомнил.
– Жду тебя там самое позднее в час ночи каждый день всю жизнь. А лучше – совсем никогда не уходи. Возьму тебя под пожизненный домашний арест. Любимый...
Она начинает потихоньку посапывать. Казалось бы, шум двигателя должен заглушать её дыхание, но я его отчётливо слышу. Лучшая музыка...

***
Вспышка, голливудским флэшбэком.
Свет.
Голоса.
– Ещё два куба!
– А не много?
– Есть предложение лучше?
– Вот так. Держись. Суки. Суки-суки-суки! Держись!
– Спокойно, Серёжа, спокойно!
– Суки! Ненавижу!
– Серёжа!
– Суки!
– Спокойно. Ай, чёрт! Ещё дефибриллятор!
– Держись! Держись, ну пожалуйста!
– Серёжа!
– Суки-суки-суки!!!
Вспышка.
– Держится.
– Молодца.
– Вытянули.
– Трахнули старушку с косой.
– Геронтофил.
– Не смешно. Что думаешь?
– Думаю, нажрусь сегодня. Пошло всё к чертям.
– Пора бы уже привыкнуть.
– Ты знаешь – не могу.
– Серёжа, бывает и хуже. Ты же сам не раз видел.
– Не могу, Саша, не могу. Каждый раз, как первый.
– Да ладно, не мандражи, Серёж. Жизнь – дерьмо, смерть – тоже. Не нам решать, что лучше, что хуже. Нам надо просто стоять на пороге и никого туда не пускать. Делай, что должен – и будь, что будет.
– Опять ты за своё, философ хренов. Не легче от этого, понимаешь? Не легче.
– Да всё я понимаю. Поделать с этим ничего не могу...
– Выпьешь со мной?
– Сейчас?
– Да.
– Чёрт с тобой, давай. У тебя здесь?
– Да, в шкафчике имени Пилюлькина.
– Спирт?
– Водка. Вчера взял.
– Рискуешь.
– Плевать, кто туда смотрит, кроме нас?
– Наливай.
– Чёрт! Уходит! Твою мать!
– Держись! С-суки!
Вспышка.
***
Сон не идёт. Сижу и смотрю «День сурка». Обожаю этот фильм. Кажется, можно каждый свой день начинать с его просмотра. Вот бы мне иметь возможность прожить какой-нибудь день своей жизни по выбору тысячу раз подряд! Я бы выбрал сегодняшний.
Рядом на софе спит моя любимая, неожиданно и в боях обретённая. А я, воин-герой и герой-любовник, сижу в кресле-глюке. Пожалуй, я сейчас счастлив. Кресло работает?
Пожалуй, я счастлив как никогда. Кому рассказать – не поверят.
Я смотрю на прекрасное лицо Вики. Виктория. Моя Победа. Любимая моя...
Она открывает глаза. Смотрит на меня странным затуманенным взглядом, будто не узнаёт. Вдруг она вздрагивает. Всхлипывает.
Я бросаюсь к ней.
– Вики, что такое?
– Прости меня... Максимка, милый, прости... я такая [Цензура]... - она рывком бросается ко мне, хватает, прижимает, обнимает, зацеловывает лицо, и ревёт, ревёт навзрыд.
– Вики, что случилось? Милая, да что такое? Ну не плачь, я прошу тебя! Всё хорошо, я рядом!
Не знал, что так бывает – от каждой её слезинки мне теперь как током по оголённым нервам. Всё на свете отдам, лишь бы она не плакала!
– Господи, ну за что мне всё это? Ну в чём я виновата... Господи... Прости меня, милый, прости, хороший мой... Любимый мой, единственный...
– Да объясни ты, в чём дело!
– Я не могу... прости... я не знаю... я не знаю, что мне делать... я не хочу жить теперь... я не хочу – без тебя. Ты мне теперь всегда нужен – понимаешь? А тебя у меня нету...
***
Я лежу на спине, а она лежит целиком на мне всем своим волшебным телом, прижимаясь каждой клеточкой и больше не касаясь ничего в этом мире. Только меня.
Мы обнажены. Мы истощены.
Последние часы мы яростно и неистово занимались любовью. Бросались и бросались штурмом друг на друга, сливаясь воедино и распадаясь лишь на миг, чтобы снова закружиться в страстной карусели.
– Макс, я больше никогда не хочу спать.
– Ты должна.
– Но ты же понимаешь, что это значит?
– И ты понимаешь. Я всегда буду с тобой.
***
Мне страшно. Боже мой, как же мне страшно...

Скоро рассвет. Выхода нет. Ключ поверни. И полетели.
Нужно писать. В чью-то тетрадь. Кровью, как в метрополитене.
Выхода нет.

Лишь бы мы проснулись с тобой в одной постели...
Выхода нет.

Спасибо, Саша Васильев. Спасибо, «Сплин».
***
Я знаю, что на рассвете, с первым настоящим лучом солнца, ты уснёшь.
Я знаю, что ты будешь сопротивляться сну до последней капли своих сил, но всё равно уснёшь.
Потому что я так хочу. Обратная связь...
Ты смотришь на меня своими синими огнями.
Я знаю, что мы всегда будем смотреть друг другу в глаза. Как тогда, в зеркале, помнишь?
Единожды встретив твой взгляд, я его никогда не потеряю.
Я молчу, но я знаю, что меня слышишь.
Молчи, любимая, ни слова. Всё было сказано. Всё было сделано.
Просто будь со мной.
Ведь это ты меня придумала.
Я твой герой.
Я твой принц.
Я твой любимый.
Ты была одинока в своём мире.
Очень одинока. И каждую ночь, засыпая, ты думала обо мне. О человеке, который всегда будет рядом. Который никогда не предаст. Который отведёт любую беду. Который сможет тебя защитить. Которого ты будешь любить всю жизнь, и даже смерть не разлучит вас.
Но, видишь, как всё получилось?
Нас разлучит жизнь...
Когда ты возвращалась домой со стоянки, три пьяных подонка в милицейской форме схватили тебя.
Избили. Изнасиловали. Изуродовали.
Прости, что меня не было рядом. Меня тогда просто не было...

Они думали, что убили тебя.
Но ты у меня сильная.
Ты голая лежала, как кусок мяса, в мусорном контейнере, и ждала рассвета.
И ты дождалась, цепляясь за жизнь, которая была к тебе так жестока.
Ты же ведь никогда не сдавалась, любимая.

Ты была в коме.
И тогда родился мой мир. И я.
Ты же у меня выдумщица...
Твой ли сон, или игра твоего воображения...
Но только для меня этот мир – единственный, который я знаю. А оказывается – был только я, а весь мир – лишь декорация для меня.
Я был одиноким – потому что лишь одинокие знают цену любви.
Я был сомневающимся – лишь они способны искать и находить ответы.
Я был сильным – чтобы мог защитить.
Я видел все твои любимые фильмы, читал твои любимые книги и слушал твою любимую музыку.
И я знал только то, что ты знала.
Забавно, но ты не придумала, где я работаю. Впрочем, это для тебя было и не важно.
Но даже слово «романтикэ» – твоё. Просто ты про него забыла, а я – нет.

Сегодняшний вечер прошёл именно так, как ты всегда мечтала.
Я успел. Я защитил. Я полюбил.
И всё было, как ты хотела.
И этот мир был столь же реален для тебя, как и для меня.
Но только два врача-реаниматолога, два хороших парня с ранеными сердцами, Серёга и Саша, всё-таки сумели тебя спасти. А когда ты почти почти очнулась там, у себя, то вспомнила эту, мою, реальность, просто как сон. И ты не захотела жить там. И снова пришла ко мне.
Но только если ты не вернёшься, ты умрёшь. И я вместе с тобой.
И ты хочешь этого, но я тебе не позволю.
Жизнь так прекрасна.
Помнишь откуда? Конечно, «Крёстный отец».
Фильм, где есть ответы на все вопросы...

Через несколько минут ты откроешь глаза в своём мире. В настоящем мире.
В мире, в котором меня нет.
И тогда я узнаю, что остаётся от сказки, когда её рассказали.
А ты заплачешь – тихо, без слёз, одним взглядом.
Тебе будет очень трудно, но ты выдержишь. Я верю в тебя, любимая.
А внутри тебя в эти мгновения зарождается новая жизнь.
И никакого отношения к тем трём нелюдям она не имеет.
Это мой подарок тебе.
Засыпай, любимая...

...лишь бы мы проснулись с тобой в одной постели..

8 марта

Ранее утро...8 марта. Будильник зазвенел, и даже не успев, как следует
начать свою песню, умолк под натиском моего пальца. Почти в темноте
оделся, тихо прикрыв входную дверь, направился к базару. Чуть стало
светать.
Я бы не сказал, что погода была весенней. Ледяной ветер так и норовил
забраться под куртку. Подняв воротник и опустив в него как можно ниже
голову, я приближался к базару. Я еще за неделю до этого решил, ни каких
роз, только весенние цветы...праздник же весенний.
Я подошел к базару. Перед входом, стояла огромная корзина с очень
красивыми весенними цветами. Это были Мимозы. Я подошел, да цветы
действительно красивы.
- А кто продавец, спросил я, пряча руки в карманы. Только сейчас, я
почувствовал, какой ледяной ветер.
- А ты сынок подожди, она отошла не на долго, щас вернется, сказала
тетка, торговавшая по соседству саленными огурцами.
Я стал в сторонке, закурил и даже начал чуть улыбаться, когда
представил, как обрадуются мои женщины, дочка и жена.
Напротив меня стоял старик.
Сейчас я не могу сказать, что именно, но в его облике меня что-то
привлекло.
Старотипный плащ, фасона 1965 года, на нем не было места, которое было
бы не зашито. Но этот заштопанный и перештопанный плащ был чистым.
Брюки, такие же старые, но до безумия наутюженные. Ботинки, начищены до
зеркального блеска, но это не могло скрыть их возраста. Один ботинок,
был перевязан проволокой. Я так понял, что подошва на нем просто
отвалилась. Из- под плаща, была видна старая почти ветхая рубашка, но и
она была чистой и наутюженной. Лицо, его лицо было обычным лицом старого
человека, вот только во взгляде, было что непреклонное и гордое, не
смотря ни на что.
Сегодня был праздник, и я уже понял, что дед не мог быть не бритым в
такой день. На его лице было с десяток парезов, некоторые из них были
заклеены кусочками газеты.
Деда трусило от холода, его руки были синего цвета.... его очень трусило,
но она стоял на ветру и ждал.
Какой-то не хороший комок подкатил к моему горлу.
Я начал замерзать, а продавщицы все не было.
Я продолжал рассматривать деда. По многим мелочам я догадался, что дед
не алкаш, он просто старый измученный бедностью и старостью человек. И
еще я просто явно почувствовал, что дед стесняется теперешнего своего
положения за чертой бедности.
К корзине подошла продавщица.
Дед робким шагом двинулся к ней.
Я то же подошел к ней.
Дед подошел к продавщице, я остался чуть позади него.
- Хозяюшка.... милая, а сколько стоит одна веточка Мимозы, - дрожащими от
холода губами спросил дед.
- Так, а ну вали от сюдава алкаш, попрошайничать надумал, давай вали, а
то.... прорычала продавщица на деда.
- Хозяюшка, я не алкаш, да и не пью я вообще, мне бы одну веточку....
сколько она стоит?- тихо спросил дед.
Я стоял позади него и чуть с боку. Я увидел, как у деда в глазах стояли
слезы...
- Одна, да буду с тобой возиться, алкашня, давай вали от сюдава, -
рыкнула продавщица.
- Хозяюшка, ты просто скажи, сколько стоит, а не кричи на меня, -так же
тихо сказал дед.
- Ладно, для тебя, алкаш, 5 рублей ветка, - с какой-то ухмылкой сказала
продавщица. На ее лице проступила ехидная улыбка.
Дед вытащил дрожащую руку из кармана, на его ладони лежало, три бумажки
по рублю.
- Хозяюшка, у меня есть три рубля, может найдешь для меня веточку на три
рубля, - как-то очень тихо спросил дед.
Я видел его глаза. До сих пор, я ни когда не видел столько тоски и боли
в глазах мужчины.
Деда трусило от холода как лист бумаги на ветру.
- На три тебе найти, алкаш, га га га, щас я тебе найду, - уже
прогорлопанила продавщица.
Она нагнулась к корзине, долго в ней ковырялась...
- На держи, алкаш, беги к своей алкашке, дари га га га га, - дико
захохотала эта [Цензура].
В синей от холода руке деда я увидел ветку Мимозы, она была сломана по
середине.
Дед пытался второй рукой придать этой ветке божеский вид, но она, не
желая слушать его, ломалась по полам и цветы смотрели в землю...На руку
деда упала слеза...Дед стоял и держал в руке поломанный цветок и плакал.
- Слышишь ты, сцуко, что же ты, блядь, делаешь? √ начал я, пытаясь
сохранить остатки спокойствия и не заехать продавщице в голову кулаком.

Видимо, в моих глазах было что-то такое, что продавщица как-то
побледнела и даже уменьшилась в росте. Она просто смотрела на меня как
мышь на удава и молчала.
- Дед, а ну подожди, - сказал я, взяв деда за руку.
- Ты курица, тупая сколько стоит твое ведро, отвечай быстро и внятно,
что бы я не напрягал слух, - еле слышно, но очень понятно прошипел я.
- Э.... а...ну...я не знаю, - промямлила продавщица
- Я последний раз у тебя спрашиваю, сколько стоит ведро!?
- Наверное 50 гривен, - сказал продавщица.
Все это время, дед не понимающе смотрел то на меня, то на продавщицу.
Я кинул под ноги продавщице купюру, вытащил цветы и протянул их деду.
- На отец, бери, и иди поздравляй свою жену, - сказал я
Слезы, одна за одной, покатились по морщинистым щекам деда. Он мотал
головой и плакал, просто молча плакал...
У меня у самого слезы стояли в глазах.
Дед мотал головой в знак отказа, и второй рукой прикрывал свою
поломанную ветку.
- Хорошо, отец, пошли вместе, сказал я и взял деда под руку.
Я нес цветы, дед свою поломанную ветку, мы шли молча.
По дороге я потянул деда в гастроном.
Я купил торт, и бутылку красного вина.
И тут я вспомнил, что я не купил себе цветы.
- Отец, послушай меня внимательно. У меня есть деньги, для меня не
сыграют роль эти 50 гривен, а тебе с поломанной веткой идти к жене не
гоже, сегодня же восьмое марта, бери цветы, вино и торт и иди к ней,
поздравляй.
У деда хлынули слезы.... они текли по его щекам и падали на плащ, у него
задрожали губы.
Больше я на это смотреть не мог, у меня у самого слезы стояли в глазах.

Я буквально силой впихнул деду в руки цветы, торт и вино, развернулся, и
вытирая глаза сделал шаг к выходу.
- Мы...мы...45 лет вместе... она заболела.... я не мог, ее оставить сегодня без
подарка, - тихо сказал дед, спасибо тебе...
Я бежал, даже не понимая куда бегу. Слезы сами текли из моих глаз...

Он и она стояли под луной на берегу моря. Вокруг не было ни души, и они слушали, как тихо стучат их сердца, которые были наполнены любовью друг к другу. Как сильно они любили друг друга. Стоило им расстаться хоть на час и каждый из них начинал скучать. Они стояли обнявшись, под звёздами.
- Любимый, мы ведь никогда не расстанемся? спросила она.
- Конечно нет. Никогда, никогда, отвечал он.
- Я дарю тебе все эти звёзды, которые сейчас сияют над нами, говорил он.
Она улыбалась и обнимала его крепче. Им больше ничего не надо, только любить друг друга, в этом всё их счастье. Они могли простоять так под звёздами целую вечность.
- Обещай, вдруг сказал он. Что бы ни случилось, что бы ни произошло, мы должны жить дальше и радоваться нашей любви.
- Обещаю, улыбнулась она
Наступило воскресенье. С самого утра она предчувствовала что-то нехорошее. С ней такого раньше не было. Какое-то странное волнение, переживания. К чему бы это? Сегодня у него было много дел, с утра он позвонил и сказал, что приедет ближе к ночи и привезёт сюрприз, чтобы она не обижалась, что он заставил её скучать весь день. В десять вечера он позвонил и сказал, что едет. Наконец то, как же она соскучилась. Она взяла книгу и решила немного почитать, и опять это странное волнение. Прошло пол часа, а его всё не было. Ехать ему пятнадцать минут, почему его нет начала беспокоиться она. Раньше он никогда не задерживался. Часы показывали пол одиннадцатого, она позвонила ему, но телефон не отвечал. Позвонила домой, опять ничего. Она не знала что делать, что думать. Через десять минут она вызвала такси и поехала к нему домой. Было уже совсем темно, когда она ехала в такси по трассе, дорога была пустынной, но неожиданно за поворотом осветилась вспышками скорой и милиции. Она прильнула к окну.
- Авария, сказал таксист. Причём достаточно сильная. Однако не видно второй машины.
Действительно, у обочины была только одна машина, страшно разбитая, та в которой она с ужасом узнала машину любимого. Из груди её вырвался стон.
- Остановите, попросила она.
Они остановились. Она выбежала из такси и побежала навстречу этому страшному месту. Ноги подкашивались, но она продолжала идти. Около машины стояли врачи скорой помощи.
- Что случилось? бросилась она к ним.
- Девушка, что вы хотели? Вам нельзя здесь находиться, уезжайте.
- Это машина моего парня, зарыдала она. Что случилось?
При этих словах один из врачей вздрогнул, а другой опустил глаза. Они молчали.
Наконец один произнес:
- Нам очень жаль, поверьте, вы не должны этого видеть.
- Нет, должна, закричала она. Где он?
Она обошла машину и увидела на дороге, в свете ночных огней своего любимого, накрытого тканью. Она бросилась к нему, упала на колени, припала к его груди и зарыдала, обливая слезами его, того, кого она любила больше жизни. Почему это произошло, почему он оставил её, как ей теперь жить. Она целовала его, прижималась к нему, к его груди, в которой было тихо, под звёздами, которые он ей подарил.
А он был совсем рядом, видел себя лежащего на земле и её обнимающую его. Но он уже не мог обнять её. Он был душой, которая оставила несчастное тело.
- Я здесь, любимая, я рядом, говорил он ей. Но она не слышала.
- Поверьте, нам очень жаль услышала она голоса за спиной.
- Ему уже нельзя помочь? с умирающей надеждой в голосе произнесла она.
- К сожалению, очень страшная авария, на глазах врачей были слёзы.
Подошёл инспектор ГИБДД.
- Всё ясно, печально сказал он. Лопнула передняя камера в колесе. При этом вероятно была высокая скорость, он явно спешил. Лопнула бы задняя, а передняя, да ещё на такой скорости, верная смерть.
- Машина несколько раз перевернулась, продолжал он. Хорошо ещё, что не было встречных.
Но она уже не слушала его. Она лежала на любимом и в беспамятстве шептала, тихо ругала его. Ну почему он так спешил, почему оставил её. Что ей теперь делать?
- Девушка, обратился к ней один из врачей, поезжайте домой, мы всё сделаем. Вам надо отдохнуть.
- Нет, я буду с ним, я не отойду от него, шептала она.
- Давайте я всё же отвезу вас, переложил таксист, с которым она приехала, наблюдавший издалека. Он помог ей сесть в машину, довёз до дома, отказался от денег.
- Мне очень жаль, сказал он на прощание. Вот мой телефон, если будет нужна моя помощь звоните пожалуйста.
Эти дни она не жила. Как во сне проходили они. Его похоронили, а она всё ещё не могла поверить, что больше никогда не обнимет своего любимого. После похорон она пришла домой, упала на кровать и пролежала так два часа. Наконец она встала и вышла на балкон. Вечерний воздух привел её в чувство. Она посмотрела вниз. Высоко. Всего несколько секунд и она будет вместе с ним. Она расслабила руки, которыми держалась за подоконник, но вдруг вспомнила о своём обещании тем вечером: “Жить дальше и радоваться нашей любви” услышала она его слова. Опомнилась и вовремя удержалась. Вернулась в кровать и заснула глубокой ночью.
И снится ей чудный сон. В нём видит она своего любимого. Они вместе, сидят на лавочке.
- Я с тобой эти дни, солнышко моё, ласково говорит он ей. Я вижу все, что ты делаешь, вижу твои страдания и чем сильнее ты страдаешь, тем больнее мне, моей душе.
- Зачем ты ходила на балкон, ты помнишь, что обещала мне?
- Да, тихо отвечает она.
- Избавься от этой мысли, прошу тебя. Живи ради нашей любви, ради всего, что у нас было.
- Да, снова отвечает она.
- Милый, почему ты оставил меня, почему? спрашивает она.
Он вздыхает.
- Прости меня, так получилось, торопился я к тебе любимая моя, и загубил себя.
Она протягивает ему руку и просыпается.
Весь следующий день она лежит в постели и смотрит на его фотографию.
Среди ночи опять засыпает и снова во сне к ней приходит он.
- Здравствуй моя красавица, печально улыбается он. Помнишь в тот день, я обещал тебе сюрприз?
- Да, помню, отвечает она.
- Он был в машине, на заднем сидении, тебе надо найти его.
- Но в машине ничего не было, мне дали заключение, только вещи и документы.
- Он там, произносит он. Мой сюрприз там, на том месте. Ты должна найти его.
- Да, я обещаю, я найду, кричит она и просыпается.
Три часа ночи.
- Я должна найти его подарок, она вскакивает с постели и звонит таксисту.
Через двадцать минут она садится в такси.
- Как вы? спрашивает её таксист.
- Я ничего, всё хорошо быстро отвечает она. Пожалуйста, поедем к тому месту.
Через десять минут они останавливаются около страшного места. Всё ещё блестят осколки стекла при свете ночных фонарей. Вот ваза с цветами, у обочины. Ей становится плохо. Ночной ветерок приводит её в себя. Она внимательно обходит это место. Идёт вдоль обочины. Как найти то, что он хотел подарить ей. Ночная тишина и ничего больше. Но вдруг она улавливает чуть заметный звук. Её бросает в дрожь. Что это могло быть? И снова. Какое-то тихое дыхание, где-то в кустах у обочины. Она бросается в кусты и прислушивается. Сквозь ночную тишину она различает, какой-то слабый стон, чьё то дыхание. И тут в лунном свете, в самой гуще кустов, замечает маленький комочек. Подоспевший таксист освещает его фонарём.
- Это щенок, совсем ещё маленький. Как он здесь оказался? недоумевает он.
Она не отвечает, бережно берет его на руки. Так вот он какой, сюрприз любимого. Это был маленький кокер-спаниель, который чудом уцелел после аварии. Вероятно, его выбросило из машины, он отполз в кусты и пролежал здесь целых два дня.
- Поедем домой, обращается она к таксисту.
Дома она укладывает щенка к себе на кровать, осматривает его. Он цел и невредим, просто обессилел от голода за эти дни. Следующие дни она не перестаёт гладить его, ухаживать за ним. Он уже пытается встать на ноги и у него получается. Она улыбается, глядя на него. А ночью, во сне к ней снова приходит любимый.
- Ты нашла его, говорит он. Нашла мой подарок, как же я люблю тебя. Теперь с тобой рядом будет он. Люби его так, как меня любила. Теперь я ухожу, мне пора в путь. Больше я не приду к тебе во сне. Теперь у тебя есть память обо мне. Живи и радуйся нашей любви. Прощай. Я люблю тебя.
- Прощай, я люблю тебя, плачет она и просыпается.
Рядом с ней на подушке лежит посапывая щенок. Она больше не плачет, а с улыбкой смотрит на него и ей становится легче….

(С)

сон не главное. сон это недостаток организма.=)

элементы мистики)

красиво....сказано.